Г.М. Андреева Психология социального познания. Учебное пособие. Гриф Минобр.

288 стр., 2004 г. Издательство: Аспект-пресс купиь книгу http://www.kdu.ru/description.aspx?product_no=141248

ISBN 5-7567-0248-2

Учебное пособие представляет собой изложение одной из важнейших составных частей социальной психологии - психологии социального познания, в которой осуществляется анализ того, как человек воспринимает окружающий социальный мир, как в его сознании строитсяобраз этого мира. В пособии, подготовленном на факультете психологии МГУ для одноименного спецкурса, подробно описывается процесс `когнитивной работы` человека с социальной информацией, его `эмоциональное сопровождение`, детерминирующие его социальные факторы, а также формирование представлений об отдельных элементах социального мира. Для студентов, аспирантов, преподавателей психологических и педагогических специальностей вузов.

Г.М.Андреева

ПСИХОЛОГИЯ

АСПЕКТ-ПРЕСС

МОСКВА

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ

Первое издание настоящей работы вышло в 1997 г. и явилось своеобразным результатом спецкурса с тем же названием, прочитанного студентам, специализирующимся по социальной психологии, на факультете психологии МГУ. В то время это было, пожалуй, первое, более или менее систематическое изложение проблем психологии социального познания в нашей стране, которое представляло собой достаточно лаконичное учебное пособие. Его цель состояла в том, чтобы очертить предмет, обозначить проблематику относительно новой области социальной психологии, которая, впрочем, уже получила достаточное развитие во многих странах. Отсюда некоторые особенности изложения материала в первом издании: его зачастую обзорный характер, ограниченный набор имен исследователей, работающих в данном направлении, сведенные до минимума ссылки на конкретные эксперименты и т.д. Кроме того, были лишь обозначены возможные линии разработки проблематики - уже существующие и будущие - в отечественной социальной психологии.

За время, прошедшее с тех пор, многое изменилось. Психология социального познания по-прежнему продолжает активно развиваться в мировой социальной психологии; вместе с обогащением ее проблематики умножается и количество критических замечаний в ее адрес, зачастую связанных с общими, «глобальными» поисками всей системы социально-психологического знания в конце XX столетия и на рубеже тысячелетия. С другой стороны, психология социального познания наращивает свой потенциал и в отечественной науке: появилось довольно много оригинальных экспериментальных и эмпирических исследований, осуществляемых в том числе и молодыми учеными, в свое время прослушавшими этот курс; сделаны интересные попытки практического приложения идей, разработанных в теоретических подходах. Кроме того, в последние годы были опубликованы переводы нескольких фундаментальных зарубежных работ, содержащих большой объем информации по обсуждаемым проблемам. Многочисленные встречи автора с зарубежными коллегами, в ходе которых обсуждались проблемы социального познания, также способствовали обозначению новых направлений в исследованиях.

Все это заставило существенно переработать и дополнить опубликованную ранее книгу. Участь автора, который «пожизненно» является университетским профессором, такова, что любоеегопроизведение почти неизбежно несет на себе печать учебного издания. Поэтому подобный стиль сохранен и в предлагаемой работе. Однако ряд изменений в тексте направлен на то, чтобы представить область психологии социального познания в ее более современном виде как с точки зрения ее большей включенности в общий контекст - социальный и интеллектуальный, так и с точки зрения просто большей подробности преподнесения материала, придания ему более традиционной «академической» формы.

Не могу отказать себе в удовольствии выразить самую сердечную благодарность моим студентам и коллегам по кафедре социальной психологии МГУ, от которых я многократно получала «обратную связь» по поводу первого издания книги, что существенно помогло мне при ее доработке. Я благодарна также моим аспирантам, многие из которых рискнули связать свою научную судьбу с исследованиями в области, ранее не пользующейся особым вниманием в отечественной научной литературе; в самое последнее время, в частности, в парадигме психологии социального познания защищены диссертации Ю. А. Калашниковой - об имплицитных теориях личности, И. Б. Бовиной - о факторах ошибочных групповых решений, Н. Ю. Белоусовой - об особенностях переговоров между представителями различных организационных культур, С. А. Липатовым - о способах социально-психологической диагностики организационной культуры; подготавливаются работы о роли ценностей в социальном познании, о формировании социальной идентичности и др. Многие идеи психологии социального познания нашли свое отражение в докторских диссертациях в прошлом моих аспирантов и соискателей (Т. Г. Стефаненко, Т. Ю. Базарова). За авторами этих работ следуют представители и более молодых поколений, которым хочется передать эстафету.

Все это в значительной степени способствовало подготовке второго - дополненного - издания данной книги.

Московская открытая социальная академия

Факультет социальной психологии

РЕФЕРАТ:

АНДРЕЕВА ГАЛИНА МИХАЙЛОВНА

Выполнила

студентка первого курса

магистратуры

Воробьёва Мария Александровна

Научный руководитель:

Суховершина Юлия Валерьевна

Москва 2012 г.

1. Биография

2. К проблематике психологии социального познания

3. Литература

1. БИОГРАФИЯ

Галина Михайловна Андреева родилась 13 июня 1924 в Казани, ведущий специалист в области социальной психологии, окончила философский факультет МГУ им. М.В.Ломоносова (1950), преподает в МГУ с 1953 г., доктор философских наук (1966), профессор (1968), академик Российской Академии Образования (с 1993). Является основательницей кафедры методики конкретных социальных исследований на философском факультете МГУ (1969) и кафедры социальной психологии на факультете психологии МГУ (1972). Заведующая кафедрой (1972-1989), профессор кафедры (с 1989) социальной психологии факультета психологии.

Удостоена званий «Заслуженный деятель науки» (1974), «Заслуженный профессор Московского университета» (1996), «Почетный доктор университета Хельсинки» (2000), лауреат премии им. М.В.Ломоносова за научную работу (1984), лауреат премии им. М.В.Ломоносова за педагогическую работу (2001).

Член Ученого совета МГУ (с 2001), член Российского Общества социологов (с 1968), член Общества психологов СССР (с 1972 г.). - Российского Психологического Общества (с 1994). Член Европейской ассоциации экспериментальной социальной психологии. За время работы в МГУ в разное время была членом и председателем диссертационных советов на факультете психологии и членом диссертационного совета Института социологии РАН; членом редколлегий журналов «Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология», «Вопросы психологии», «Общественные науки за рубежом (Серия «Философия и социология»)»; председателем психологической секции экспертного совета Института «Открытое общество»; членом научного совета «Психология ядерного века» (Бостонский университет, США) (с 1972); в качестве эксперта принимала участие в работе Российского государственного научного фонда (РГНФ) и фонда «Пушкинская библиотека».

Область научных исследований: социология; социальная психология, в т.ч. методология, теория и история социальной психологии, деятельностная парадигма в социальной психологии, социальная перцепция, атрибутивные процессы, психология социального познания, когнитивная социальная психология. Занимается разработкой системы социальной психологии как науки.

В 1972 г. Г.М. Андреева создала на факультете психологии МГУ кафедру социальной психологии и до 1989 г. заведовала ею. Создание этой кафедры во многом способствовало становлению социальной психологии как научной и учебной дисциплины в вузах страны: была разработана программа курса, Андреевой был написан первый в стране университетский учебник “Социальная психология” (М., 1980), удостоенный Ломоносовской премии (1984), переведенный на девять иностранных языков и в настоящее время вышедший 5-ым изданием.

Тема докторской диссертации Андреевой: “Методологические проблемы эмпирического социального исследования” (1966). Область научных интересов Г.М. Андреевой переместилась в последующие годы от философии и социологии к проблемам социальной перцепции, когнитивной социальной психологии. Ею была предложена теоретическая схема системного исследования этой области (К построению теоретической схемы исследования перцепции // Вопр. психологии, 1977, № 2). На кафедре социальной психологии под руководством Андреевой проводились многочисленные исследования по этой проблематике, что отражено в ряде коллективных монографий (1978; 1981; 1984), в которых Андреева выступала в качестве редактора и автора. Ее концепция - исследования социально-перцептивных процессов в реальных социальных группах - послужила основой для многих кандидатских диссертаций. С отдельными результатами исследований, в частности, по проблемам социальной атрибуции Андреева неоднократно выступала на научных конгрессах и конференциях; в 1975 г. она избрана членом Европейской Ассоциации Экспериментальной Социальной Психологии. В 90-е годы результаты многолетних исследований обобщены Андреевой в разработанном ею спецкурсе “Психология социального познания”, на основе которого написано учебное пособие (Андреева, 1997). Под руководством Г.М.Андреевой подготовлено 48 кандидатов и 11 докторов наук.

Всего Г.М. Андреевой опубликовано более 200 научных работ (включая 12 монографий и учебников, индивидуальных, а также в соавторстве или под ее редакцией), в том числе многие - в зарубежных изданиях, частично по материалам международных совместных исследований (Финляндия, Германия, Чехия). Основные работы: Лекции по методике конкретного социального исследования (ред.). М., 1972; Современная социальная психология за рубежом (в соавт.). М., 1978; Социальная психология. Учебник для университетов. М., 1980 (последующие издания: 1988,1994, 1996, 1997); Актуальные проблемы социальной психологии. М., 1988; Общение и оптимизация совместной деятельности (соавт. Я.Яноушек). М., 1987; Социальная психология и социальная практика (соавт. коллеги из ГДР). М., 1978; Русские и немцы. Старый образ врага уступает новым надеждам. На нем яз. Бонн, 1990 (соавт. - коллеги из ФРГ); Психология социального познания. М., 1997.

Читает курсы лекций по социальной психологии, спецкурсы «Методологические проблемы социально-психологического исследования», «Зарубежная социальная психология XX столетия», «Психология социального познания».

Галина Михайловна награждена орденами Красной Звезды, Отечественной войны 2-й степени, Дружбы народов, медалями «За боевые заслуги», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и 12 памятными медалями.

2. К ПРОБЛЕМАТИКЕ ПСИХОЛОГИИ СОЦИАЛЬНОГО ПОЗНАНИЯ

Начиная с 70-х г.г. настоящего столетия в социально-психологической литературе все чаще и чаще стала заявлять о себе особая проблемная область, которая обозначила себя как «психология социального познания». Собственно говоря, термин этот приведен здесь не вполне точно, ибо в англоязычной литературе слово «психология» в наименовании этой области опущено, и она названа лаконично «Social Cognition». Понятно, что авторам термина хорошо известно его употребление не только в словаре психологии, но и в более широком спектре гуманитарных наук. Есть солидная традиция изучения социального познания в философии (прежде всего, в разделе «теория познания») и в социологии, где в качестве одной из «самостоятельных» дисциплин существует «социология познания» (или «знания»). Поэтому употребление выражения «social cognition» психологами предполагает, конечно, специфический угол зрения на проблему, и в этой связи точнее в данном случае говорить о «Психологии социального познания».

Тот факт, что психологи обратили внимание на давно обозначенную проблему именно во второй половине ХХ столетия, имеет свое объяснение. Вся предшествующая традиция, развитая в философии, да и в классическом варианте социологии знания (например, в работах М.Шелера и К.Маннгейма), не вполне различала два возможных акцента при изучении социального познания. Один из них - анализ методологии социального познания, разрабатываемой различными научными дисциплинами: их средства, приемы, нормативы, руководствуясь которыми можно изучить (познать) социальную реальность. «Социальное познание» в такой трактовке - это научное познание всей совокупности социальных явлений, отношений, фактов; задача и способы ее решения исследователями. Второй акцент, который в принципе также отмечался, - это познание социального мира «обыденным» человеком, непрофессионалом, познание им повседневной реальности своей собственной жизни. «Социальное познание» в данном случае - не научное знание, а то «знание», которое складывается в непосредственном жизненном опыте каждого человека. Последний выступает как «наивный психолог» или, в крайнем случае как «наивный ученый» (Moscovici, Hevstone, 1983).

Социальная психология категорически заявила о том, что ее интерес к социальному познанию связан с этим вторым возможным акцентом. Можно привести много причин того, что такой подход стал особенно актуален во второй половине столетия. Усложнение общественной жизни, проявляющееся и в убыстрении социальных процессов, и в возникновении новых форм и «сечений» общественных институтов, и во все умножающихся бурных социальных изменениях, а порою катаклизмах, требуют от обыденного человека, рядового члена общества достаточной степени понимания того, что же происходит вокруг. Ориентация в окружающем мире, естественно, всегда была потребностью человека, но она резко возрастает в новой ситуации: ориентироваться в новом, сложном мире, можно только умея более или менее адекватно интерпретировать наблюдаемые факты; без такой интерпретации легко утерять смысл как происходящего, так и своего собственного места в нем. Бурный темп социальных изменений, развитие средств массовой информации требуют от человека не только большей адаптации к социуму, но и умения «совладать» (что обозначается в английском языке словом to cope, отсюда существительное coping) с новой ситуацией, то есть оптимизировать деятельность в ней, следовательно, лучше понять, как соотносятся наши знания о мире с изменениями в нем. Таким образом познание социального мира обыденным человеком становится специальным предметом исследования.

Другая причина того, что социальная психология обратила свое пристальное внимание на социальное познание, кроется в самой логике развития этой науки. С одной стороны, в одной из «родительских» дисциплин, а именно. в общей психологии, также во второй половине века наблюдается огромный прорыв в области изучения познавательных процессов. Традиционный раздел общей психологии - познавательные процессы - все больше и больше сам становится предметом особой отрасли психологической науки - когнитивной психологии. В значительной мере это было обусловлено появлением электронно-вычислительных машин, в связи с чем выяснилось, что операции, ими выполняемые, весьма сходны с когнитивными процессами человека (получение информации, сохранение ее в памяти, классификация и пр.). Однако, первоначальный энтузиазм, возникший в связи с новыми возможностями, открываемыми ЭВМ, обернулся угрозой оторваться от характеристики процесса познания, как он происходит в реальном мире. Поэтому в исследованиях когнитивной психологии довольно быстро были обозначены новые подходы, ориентированные на анализ когнитивной активности индивида в условиях естественной целенаправленной деятельности (Найссер, 1981). Таким образом - вольно или невольно - был сделан шаг в сторону социально-психологического исследования когнитивных процессов.

Социальная психология оказалась более всего подготовленной стать непосредственной предшественницей психологии социального познания. Можно назвать как минимум три области, где практически сложились предпосылки для нового широкого фронта исследований. Это - проблематика межличностного восприятия (и вообще социальной перцепции), анализ атрибутивных процессов и теории когнитивного соответствия. В каждой из этих трех областей были выявлены те или иные стороны специфики познания человеком социального мира.

Начиная с работ Дж.Брунера, социальное восприятие трактуется именно как социальное познание, поскольку акцент делается на особенности процесса категоризации социальных объектов, служащей средством не просто восприятия, но интерпретации поведения другого человека. Восприятие при этом становится не просто «репрезентацией», но построением «модели мира», так как предполагает умозаключение (Брунер, 1977), то есть некоторую ментальную «конструкцию».

Теории атрибуции расширяют спектр психических процессов, которые никак не могут быть èдентифицированы только с перцептивной деятельностью. Теория корреспондентного выведения Э.Джонса и К.Дэвиса, теория ковариации (ANOVA) и конфигурации Г.Келли - тому примеры. Субъект восприятия в этих концепциях рассмотрен как вполне рациональная личность, которая нечто знает о действительности, в частности, знает, как приписывать причину наблюдаемому поведению (Келли, 1984). Это доказывает, что процесс социального восприятия по существу превращается в процесс социального познания и в данном случае.

В теориях когнитивного соответствия предложена специфически социально-психологическая интерпретация по существу философского вопроса - о природе Смысла, «субъективной рациональности». В отличие от чисто философского развития этой идеи, в теориях Ф.Хайдера, Т.Ньюкома, Л.Фестингера, Ч.Осгуда, П.Танненбаума предлагается описание психологической «технологии» поиска этого Смысла. Введение же Р.Абельсоном и М.Розенбергом понятия психологики, как логики обыденного человека, познающего мир (см. Андреева, Богомолова, Петровская, 1978), становится прямой вехой для изучения социального познания.

Первые обзорные работы по психологии социального познания появились с начала 70-х г.г. В настоящее время имеется довольно обширная литература по проблемам этой области знания. В качестве специального раздела она включена во все учебники и руководства по социальной психологии, начиная с 80-х г.г. Наиболее фундаментальный труд - С.Фиске и Ш.Тэйлор «Социальное познание» (Fiske,Taylor,1994). Постепенно была сформулирована как общая концепция подхода, так и основная проблематика исследований. Были обозначены те «добавления», которые привнесены психологией социального познания к трем областям социальной психологии, названным выше. Все эти добавления связаны с уточнением того, что же понимается под «социальным познанием» в отличие от вообще «познания», с одной стороны, и от «социального восприятия», с другой: во-первых, признается факт социального происхождения этого познания, в том смысле, что оно возникает и поддерживается социальным взаимодействием, решающую роль в котором играет коммуникация; во-вторых, социальное познание имеет дело с социальными объектами, круг которых значительно расширен (по сравнению с перечнем объектов социального восприятия) и должен быть обсужден специально; в-третьих, социальное познание социально разделено, т.е. его результаты являются общими для членов общества или группы, «разделяются» ими, ибо в противном случае никакие взаимодействия людей были бы невозможны.

Каждое из названных «добавлений» имеет принципиальное значение для понимания исходных положений общей концепции. Человек не в состоянии познать социальный мир в одиночку: он постоянно соотносит свое знание со знанием другого (или других), то есть процесс коммуникации включен здесь органически в сам процесс познания. Но коль скоро коммуникация всегда осуществляется при помощи языка, последний играет решающую роль в том, каким образом интерпретируется окружающий человека мир. С самых первых этапов социализации кто-то «другой» представляет человеку окружающий его мир, следовательно уже ребенок начинает воспринимать мир в некоторой заданной рамке. Иными словами для индивида возникает, наряду с объективной реальностью, некоторая субъективная реальность - образ окружающего мира. В этом смысле человек не просто «фотографирует» мир, но конструирует его. Под «конструированием» понимается приведение в систему информации о мире, организация этой информации в связные структуры, с целью постижения ее смысла. Именно это и позволяет построить «картину» объективной реальности, важность которой едва ли не значимее для человека, чем реальность объективная. В свое время У.Томас справедливо заметил, что если люди воспринимают некоторую ситуацию в качестве реальной, то она будет реальной и по своим последствиям. Тезис о том, что социальное познание есть по существу социальное конструирование, сближает современные варианты когнитивной психологии с течением, получившим название «конструкционизм», виднейшим представителем которого является К.Герген (Герген,1995).Отметим, что самым главным в каждом из двух подходов является перемещение объяснения человеческих действий из сферы разума в сферу социального взаимодействия. Только это и позволяет человеку не просто познавать, но постигать смысл окружающего социального мира, чем подчеркивается такая важнейшая черта социально-познавательного процесса как неразрывная связь получения знания о мире и осмысления его.

Два обстоятельства должны быть учтены при анализе этих процессов. Во-первых, это старая истина психологии, что человек познает мир в зависимости от того, как он действует в нем, и, вместе с тем, действует в нем в зависимости от того, как он познает его. Отсюда важнейшая задача - вскрыть связь между познанием и действием. Во-вторых, это также ранее установленное положение о том, что познание не есть простое фиксирование внешних связей и отношений, но своеобразная реконструкция их. Отсюда задача - выявление механизма построения внутренней (субъективной) картины мира и активной роли того, кто эту картину строит.

Эти принципиальные установки определяют дальнейшее развертывание проблематики психологии социального познания, в которой можно выделить четыре основные блока: общая характеристика работы с социальной информацией; детерминанты этого процесса; элементы социального мира, выявляемые в ходе этой работы; социальные институты, в рамках которых процесс конструирования социального мира осуществляется.

Фокус первого блока - специфика процесса социальной категоризации. предметов. Поскольку категоризация осуществляется на основе выявления определенных признаков предметов, постольку в случае социального познания сразу встает вопрос о трудности обозначения границ категорий. В социальной действительности эти границы часто весьма расплывчаты, зависят в большой степени от конкретного социального и исторического контекста, порою категории слишком абстрактны или несут на себе очевидную ценностную нагрузку, что обусловлено общей позицией субъекта познания, степенью его заинтересованности во взаимодействии с тем или иным представителем той или иной категории. Но это значит, что в любом социально-познавательном процессе должны быть учтены культурно-исторические особенности тех условий, в которых этот процесс осуществляется (Герген, там же).

Трудности процесса социального познания, порождают специфические приемы эвристики, применяемые обыденным человеком. В данном случае эвристика понимается как своеобразный свод тех принципов, на основании которых возникают различные субъективные вкрапления в процесс освоения социальной информации. Различают эвристику представленности и эвристику наличности (Tversky, Kanneman, 1974). В первом случае речь идет о том, что человеку свойственно рассматривать какие-либо факты, как более широко представленные, чем они есть на самом деле. При этом он опирается на свой жизненный опыт, на большую вероятность события, то есть категоризирует предметы, отнюдь не опираясь на скрупулезно выделенные признаки. Аналогично употребление приемов и при помощи эвристики наличности: в данном случае явление оценивается на основе готовых суждений, которые имеются в памяти и легче всего приходят на ум при формулировании оценки. Здесь особенно уместно вспомнить, что познание обыденного человека в общем всегда есть познание реальности «жизненного мира», то есть человек познает" то, что каждый знает" (Бергер, Лукман, 1995).

Сложный процесс «работы» с социальной информацией развертывается на протяжении четырех основных этапов: внимание, кодирование, хранение, воспроизведение. Именно в этом разделе психологии социального познания отчетливее всего проявляется ее ориентация на принципы когнитивной психологии. Это выражается, например, в широком использовании таких элементов познавательного процесса как прототипы, схемы, скрипты, имплицитные теории личности. Собственно, основной массив экспериментальных исследований и различных теоретических построений касается как раз детальной разработки каждого из указанных элементов. В первых работах по психологии социального познания, возможно, был сделан непропорционально большой акцент именно на такие «технологические» характеристики социально-познавательного процесса, что и дало основания критикам обвинить подход за излишний «когнитивизм» (Найссер, 1981). Но довольно быстро сама логика исследований заставила обратить внимание и на то, что остается «за пределами когниций» (Fiske, Taylor, 1994).

Второй блок исследований посвящен изучению двух рядов таких процессов: собственно «психологических» и социальных, сопровождающих когнитивный процесс и в известной степени детерминирующих его. Термин «психологические» употребляется в данном случае весьма условно: рассмотренные ранее когнитивные процессы также относятся к сфере психологического. «Повтор» термина обусловлен лишь желанием высветить некоторые дополнительные психологические характеристики, без анализа которых нельзя полностью охарактеризовать процесс творчества социального мира. Учитывая тот факт, что человек реально существует в этом сотворенном (построенном, сконструированном) мире, нельзя исключить и его эмоциональное освоение, так же как игнорировать и другие психические процессы, например, мотивацию.

Из всех элементов этого ряда в социально-познавательной ситуации сегодня наиболее полно исследованы два: роль социальных установок и феномен перцептивной защиты. Через анализ социальных установок в психологии социального познания решаются две важнейшие проблемы, с которыми встретился «чисто» когнитивный подход: включение эмоций в познавательный процесс и связь познания с поведением. Аттитюды оказываются задействованными в осмысление явлений социальной реальности, вторгаясь прежде всего в процесс категоризации. Они направляют поиск социальной информации (гипотеза «селективной экспозиции информации»): субъект демонстрирует избирательный отбор информации в зависимости от совокупности имеющихся у него аттитюдов. Здесь возможны два случая: информация отбирается или при наличии очень сильного, или, напротив, очень слабого аттитюда на объект. Этот феномен был обозначен как биполярный способ подбора «аттитюдно-релевантной» информации (Judd,Kulik,1980): индивид запоминает, фиксирует либо про-, либо контра-аттитюдную информацию, но пропускает нейтральную. Это же относится и к воспроизведению информации в нужный момент. Таким образом именно через установки в социальное познание включается эмоциональный компонент, что зафиксировано также в исследованиях роли настроения при познании социальных объектов.

Вторая часть психологической «составляющей» социально-познавательного процесса - особые формы перцептивной защиты. Так, описанный Г.Олпортом принцип последней попытки поясняет стремление человека в сложных для него обстоятельствах «цепляться» до последнего за какую-то привычную истину, отгораживая ее от идущих извне воздействий («угроз»). Еще более своеобразной формой перцептивной защиты является открытый М.Лернером феномен «веры в справедливый мир» (Lerner,1980): человек верит в то, что лично с ним без его вины не может случиться что-либо «плохое», поскольку мир справедлив, и в нем каждый получает то, что заслужил. На основе такого рассуждения возможны самые разнообразные метаморфозы принятия или отвержения той или иной информации, а следовательно, и поведения. Это доказано М.Селигменом, описавшим феномен «выученной беспомощности» (см. Хекхаузен, 1986). Разрушение образа справедливости приводит к тому, что человек разуверяется в возможности контролировать свои действия, добиваться результата, зависящего от него. Возникает апатия, поведение приобретает черты «жертвы», что является следствием разрушения веры в справедливый мир. Психологический механизм перцептивной защиты выступает в данном случае как важнейшая потребность сохранения соответствия образа мира, сложившегося в голове, реальному миру. Сохранение (или несохранение) такого соответствия, как видно из рассмотренных примеров, не может быть продуктом только «когнитивных» усилий, но включает эмоциональные и мотивационные процессы.

Вторая группа факторов, участвующих в социально-позна-вательном процессе и лежащих «за пределами когниций», это - социальные факторы. Два из них явились предметом особенно популярных сегодня исследований: социальный консенсус и роль ценностей в познании.

Социальный консенсус трактуется (Tajfel, Fraser, 1978) как влияние на процесс индивидуального познания социальных явлений принятых образцов их толкования в той или иной культуре, в том или ином типе общества или его части. Эти принятые образцы суть определенные конвенциональные значения, то есть своего рода договоренности относительно того, как будут интерпретироваться те или иные данные, полученные в процессе познания социальных явлений. Такие «договоренности» существуют в каждой культуре и касаются прежде всего достаточно универсальных характеристик мира: времени, пространства, изменения, причины, судьбы, числа, отношения частей к целому и пр. Общепринятые трактовки этих характеристик образуют своеобразную «модель мира», сетку координат, которой пользуются люди при восприятии мира и построении его образа (Гуревич, 1971). Использование конвенциональных значений ведет к тому, что информация в значительной части не перепроверяется, так как слишком велика опора на социальный консенсус, заданный культурой.

Естественно, значение социального консенсуса нельзя преувеличивать: при определенных условиях в силу ряда причин он может нарушаться, происходит «слом социального консенсуса». Возможность его обусловлена тем, что люди не обязательно следуют общепринятому, и среди них находятся такие, для кого остается пространство для несогласия, то есть для реинтерпретации того, что было принято в рамках консенсуса. Без такого инакомыслия, альтернативного взгляда на мир в познании господствовал бы полный застой. Всякий раз при сломе социального консенсуса возникает как бы новое видение мира (в истории науки Т.Кун называет это «сменой парадигм»). Оно часто закрепляется в новых формулах языка, которые «оформляют» новый социальный консенсус, установившийся на месте прежнего.

Важность социального консенсуса может быть хорошо доказана такой закономерностью, которая проявляется каждый раз при его сломе: на место сломанного консенсуса немедленно устанавливается новый, ибо потребность в ориентирах при восприятии тех или иных событий, по-видимому, свойственна любому человеку. Хорошим примером этого могут служить события из истории науки, искусства, политических или экономических идей.

Возникшая относительно недавно информационная теория конфрмности (Г.Джерард и М.Дойч) как раз ориентирована на то, чтобы показать, каковы последствия поиска человеком информации в ситуациях, где ему приходится соотносить свое поведение с поведением других, а значит, и соотносить свои и чужие интерпретации этих ситуаций. Такое соотнесение особенно значимо, когда сравниваются интерпретации большинства и меньшинства. Диалог между ними в каждом конкретном случае будет иметь результатом либо утверждение «старого» консенсуса (его носитель всегда - большинство) либо «нового» (носителем которого является меньшинство), когда изменяется вся система принимаемых конвенциональных значений и возникает новое видение мира, описанного в новой системе категорий. Поскольку категории выражены при помощи языка, являющегося элементом культуры, ее влияние на социальное познание становится еще более очевидным.

Вместе с тем, наличие разных систем значений, употребляемых индивидами или группами, порождает необходимость постоянного обмена этими значениями для достижения какого-либо вза-имопонимания. Так в психологию социального познания логично включается идея дискурса (Р.Харре). Дискурс - это рассуждение по поводу какой-либо проблемы, обсуждение ее, «разговор», апелляция к тексту, в котором и содержатся категории. Дискурс необходим для построения адекватной и разделяемой с другими картины мира: его элементы должны быть так обозначены, чтобы на основании одинаково понимаемых значений люди могли совместно действовать. В ходе дискурса трактовка той или иной категории обогащается, она наполняется новым содержанием на основе дополнения характеристиками, приводимыми разными участниками разговора. Дискурс поэтому есть способ совместного конструирования образа социального окружения.

Многие сторонники идеи дискурса (К.Герген, М.Фуко) полагают, что именно она знаменует собой новую парадигму в социальной психологии, так как связывает процесс познания социального мира и действия в нем, способствует выходу исследований из лаборатории в реальную жизнь, поскольку предполагается обсуждение таких текстов, которые функционируют в реальных социальных ситуациях. В ходе их обсуждения оттачиваются конвенциональные значения - более или менее согласованные интерпретации - тех или иных социальных объектов и событий.

Другой важный фактор, детерминирующий когнитивную работу с информацией - социальные ценности. По сравнению с теми искажениями информации, которые связаны с индивидуальными психологическими особенностями познающего, «субъективность» оценок под влиянием социальных ценностей значительно больше. Индивид неизбежно «смотрит» на социальный мир через призму определенной системы ценностей. Они могут быть разного уровня: глобальные (добро, красота, свобода и пр.) или приближенные к обыденной жизни (хорошая семья, благополучие, дети и пр.). Пока они неизменны, новая информация отбирается так, чтобы «подтвердить» структуру ценностно-нагруженных категорий.

При этом могут возникать два типа ошибок: сверхвключение и сверхисключение. В первом случае в категорию включаются объекты, которые на самом деле к ней не относятся. Это происходит тогда, когда у человека есть опасение, что кто-то будет «забыт» при включении в негативно-нагруженную категорию. Если сегодня для кого-то категория «бизнесмен» является негативно-нагруженной, то туда необходимо включить всякого, в ком можно заподозрить бизнесмена, даже в том случае, если в действительности человек весьма далек от этой категории. Напротив, сверхисключение имеет место тогда, когда мы имеем дело с позитивно-нагруженной категорией: наша забота теперь о том, чтобы в нее не «попал» кто-нибудь «недостойный» (например, не следует зачислять в «звезды экрана» какого-либо просто хорошего актера, а то он как бы будет переоценен). Легко видеть, что наличие названных двух видов ошибок, связанных с ценностно-нагруженными категориями, во многом видоизменяют процесс категоризации и оказывают прямое воздействие на общий процесс социального познания.

Это воздействие имеет и еще одно достаточно нетривиальное проявление - в групповом принятии решений, когда ценности «давят» на конечный результат этого процесса. Феномен «группомыслия» (group think), открытый И.Джанисом (Janis, 1972), определяется как стиль мышления людей, которые полностью включены в единую группу, где стремление к единомыслию важнее, чем реалистическая оценка возможных вариантов действий. Возникновение такого явления обусловлено воздействием на членов группы единообразной системы оценок, касающихся важнейших социальных проблем, привязанностью членов группы определенной системе ценностей, что и снижает качество решения.

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что система социальных категорий, ассоциированных с ценностями - важный и устойчивый фактор социального познания, допускающий значительную модификацию образа социального мира. Особенно важным является использование ценностей в быстро изменяющемся мире, при осуществлении так называемой «быстрой категоризации» (Тэшфел), когда решения принимаются на основе не до конца осмысленного опыта и оперирование ценностно-нагруженными категориями может привести к искажению реальных отношений.

Третий блок проблем в названной области - анализ «продуктов» социального познания, иными словами, описание эле-ментов социального мира, как они предстают перед глазами познающего субъекта. Спектр этих элементов весьма широк: образ-Я, образ Другого, образ Группы (Организации), образ Времени, образ «Среды», образы других, не столь поддающихся определению социальных явлений и, наконец, образ Общества. Формирование образа каждого из этих элементов изучено не в одинаковой степени, можно обозначить лишь основные направления исследований.

Прежде всего это касается социальной идентичности, которая рассмотрена в данном контексте как механизм формирования образа-Я. По сравнению с традиционным подходом к анализу социальной идентичности психология социального познания предлагает некоторые новые акценты. Они систематизированы в теории социальной идентичности А.Тэшфела (Tajfel, 1978; см. также Агеев, 1990). Одна из центральных идей - связь между осознанием индивидом своего места в обществе и оцениванием им группы принадлежности, то есть зависимость характера социальной идентичности от типа общества, в котором существует человек. В обществах со строгой стратификацией мироощущение человека, так же как и его поведение особенно очевидно «в групповом контексте»: у человека «вне группы» достаточно мало шансов на успех, изменить свое положение он может скорее всего только «с помощью группы» или действуя как «член группы». Такая жесткая привязанность к группе влияет на восприятие и понимание социального мира: принадлежность к группе обусловливает конструирование его образа совместно с другими членами группы. Тем самым выясняется, что образ двух элементов социального мира («Я» и «группа») складывается в межгрупповом взаимодействии.

Проблема идентичности в психологии социального познания имеет и еще два нетрадиционных измерения: в связи с формированием образа Времени и образа Среды. Освоение человеком временных отношений в его практической деятельности порождает потребность определить свое место в некоторой временной перспективе, соотнести время своей жизни с временем эпохи, в пределах которой эта жизнь протекает. Но это и дает основания говорить о временной идентичности личности, рассматривая ее как новое сечение социальной идентичности. То же относится и к идентичности с окружающей средой. Ее компоненты могут быть выделены по различным основаниям, но при всех обстоятельствах человек использует своего рода когнитивную карту с обозначением места своего пребывания, как бы помещает себя в определенное пространство, что можно назвать «идентификацией с местом». Она оказывается особенно значимой в условиях разлуки человека с привычным местом его проживания (служба в армии, эмиграция и пр.). В таких условиях индивид вырабатывает определенные категории для описания «утраченной» и «актуальной» среды, то есть познает мир через призму восприятия среды своего пребывания. Так выявляются новые аспекты проблемы идентичности, связанные с познанием различных элементов социального мира.

Многообразие этих элементов требует разработки методологических средств для их анализа. Наряду с теорией социальной идентичности А.Тэшфела другой важнейшей теоретической основой в этой области выступает теория социальных представлений С.Московиси (см. Донцов, Емельянова, 1987).В интересующем нас плане важно подчеркнуть, что социальное представление трактуется здесь как специфическая форма социального познания, рождающаяся в повседневной жизни людей, когда новое, неизвестное, встреченное в этой жизни, переводится на язык «обыденного», знакомого. Это и есть путь осмысления социального мира, предпринятый непрофессионалом. Московиси полагает, что человек испытывает потребность «приручить» новые впечатления и тем самым уменьшить риск неожиданности, приноровиться к новой информации, построить для себя относительно непротиворечивую картину мира. Поэтому социальное представление и выступает как фактор, конструирующий реальность для индивида и для группы.

Концепция социальных представлений является весьма серьезной заявкой на объяснение механизмов социального познания, она дополняет «чисто» когнитивистский подход: работа с соцальной информацией здесь включена в социальный контекст в гораздо большей степени, и тем самым осуществляется переход от индивидуального познавательного процесса к массовому сознанию.

Предложенная палитра проблем психологии социального познания была бы не завершенной без выяснения роли социальных институтов в построении образа социального мира. Семья и школа, средства массовой информации и церковь на протяжении всего процесса социализации «организуют» формы и способы постижения человеком социальной реальности. Роль каждого из этих институтов должна быть исследована особо. Такого рода исследования и составляют четвертый блок проблем социального познания.

Важнейшая перспектива этой области психологии - выявление специфики описанных здесь проблем в условиях современного общества, то есть в периоды бурных социальных изменений. По мысли А.Тэшфела, социальные изменения вообще являются фундаментальной характеристикой окружения человека в современном мире. Поэтому для него нет другого адекватного выбора поведения, кроме как умение столь же адекватно оценить сущность происходящих в обществе изменений. Дестабилизация всей системы общественного устройства делает особенно необходимым углубленное познание социальной реальности и вместе с тем усложняет этот процесс. Такая ситуация предполагает увеличение компетентности человека при познании социального мира, чего не возможно достичь без развития «грамматики коммуникаций».

Обзор проблематики, разрабатываемой в психологии социального познания, свидетельствует об огромном практическом значении этой области. Нет и не может быть такой нормативной науки, которая «предписала» бы человечеству, как надо познавать мир и действовать в нем. Но и рефлексия по поводу того, как это происходит, всегда полезна, так же как и истина, с которой начинала психология социального познания: люди действуют в мире в соответствии с тем, как они познают его, но они познают его в соответствии с тем, как они действуют в нем.

3. ЛИТЕРАТУРА

1. Агеев В.С. Межгрупповое взаимодействие. Социально-психологические проблемы. М., 1990.

2. Андреева Г.М. Психология социального познания. М., 1997.

3. Андреева Г.М., Богомолова Н.Н., Петровская Л.А. Современная социальная психология на Западе. Теоретические ориентации. М., 1978.

4. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995.

5. Брунер Дж. Психология познания. М., 1977.

6. Герген К. Движение социального конструкционизма в современной психологии //Социальная психология: саморефлексия маргинальности. Хрестоматия. М., 1995.

7. Гуревич А.Я. Представление о времени в средневековой Европе //История и психология. М.,1971.

8. Донцов А.И., Емельянова Т.П. Концепция «социальных представлений» в современной французской психологии. М., 1987.

9. Келли Г. Процесс каузальной атрибуции //Современная зарубежная социальная психология. Тексты. М., 1984.

10. Найссер У. Познание и реальность. М., 1981.

11. Хекхаузен Х. Мотивация и деятельность. М., 1986.

3.2. Г. М. Андреева. Атрибутивные процессы (Андреева Г.М. Психология социального познания. - М.: Аспект Пресс, 1997. - С. 64-88.)

В социальной психологии возникает особое направление исследований, посвященных анализу того, каким образом люди интерпретируют причины поведения другого человека в условиях недостаточности информации об этих причинах. При наличии достаточной информации поступки других людей тоже, конечно, интерпретируются, но здесь предполагается, что причины известны. Когда же они неизвестны, средством причинного объяснения выступает приписывание, т.е. осуществляется своеобразное достраивание информации. При этом сфера приписывания становится значительно более широкой - причины приписываются не только поведению отдельного человека, но вообще различным социальным явлениям. Поэтому можно сказать, что процесс атрибуции служит человеку для того, чтобы придать смысл окружающему.

Здесь очевидна связь с теориями когнитивного соответствия, где также ставился вопрос о природе Смысла. Однако заметны и различия этих двух подходов. В теориях когнитивного соответствия вопрос о природе смысла ставился на высоком, почти философском уровне, здесь же подчеркивается, что, не решая философских проблем, надо пытаться решить вопрос на операционном уровне, а именно определить, какого рода информацию люди берут в расчет, приписывая кому-либо что-либо? Кроме этого, теории атрибуции начинают с анализа мотивации индивида понять причины и следствия отношений, потребности людей понять характер окружающего для ориентации в нем и для возможности построить предсказание событий и поступков. Причина, которую человек приписывает данному явлению, имеет важные последствия для его собственного поведения, так как значение события и его реакция на него детерминированы в большой степени приписанной причиной.

Разработка этой проблематики не означает исследования процесса приписывания причин поведения другому человеку, как это следует делать, а, напротив, как это на самом деле делается обычным человеком, которого Ф. Хайдер назвал «наивным психологом». Хайдер отмечал, что люди в своих обыденных поступках, в обыденной жизни всегда не просто наблюдают явления, но анализируют их с целью осмысления сути происходящего. Отсюда их стремление прежде всего понять причины поведения другого человека, и если не хватает информации относительно этих причин, то люди приписывают их. Обычно они стремятся приписать стабильные, достаточно широко распространенные и типичные причины, хотя по-разному оценивают намеренное и ненамеренное поведение.

Чтобы определить в каждом конкретном случае, какую причину следует приписать, необходимо знать возможные типы причин. Для Хайдера - это причины личностные (т.е. когда причина приписывается действию субъекта) и причины, коренящиеся в «среде» (т. е. такие, которые приписываются обстоятельствам).

Это были первые «наброски» теорий каузальной атрибуции. Впоследствии теории эти были значительно обогащены, так что сегодня иногда говорят даже не об атрибутивной теории, а о «психологическом объяснении». Поскольку проблематика атрибуции связана с процессом объяснения человеком окружающего мира, необходимо развести понятия «научное объяснение» и «обыденное объяснение». Традиция исследования научного объяснения достаточна стара, особенно в логике и философии научного исследования. Объяснение рассматривается здесь как стержень научного познания. Точно так же и обыденное объяснение - стержень обыденного познания мира, основной способ осмысления мира «человеком с улицы»: вся система его отношений с миром опосредована именно обыденным объяснением. Поэтому атрибутивная теория, имеющая дело с этим обыденным объяснением, и может быть рассмотрена как самый яркий пример перехода от социального восприятия к социальному познанию.

При анализе атрибутивного процесса нужно иметь в виду отличия, которые существуют между научным и обыденным объяснением.

Научное объяснение выступает как бы «бессубъектным»: неважно, кто объясняет, важен результат. Хотя, как справедливо показал А. В. Юревич, в действительности все же указание на то, кто объясняет, в скрытой форме содержится: у всякого ученого, осуществляющего научное объяснение, свое «личное уравнение», свой «жизненный мир», то есть своя интерпретация объяснимого. Именно это и служит причиной многочисленных ошибок, известных в истории науки.

Обыденное объяснение, напротив, целиком «субъективно»: здесь познает и, значит, объясняет конкретный «наивный субъект», который всегда находится в общении с другим, то есть они объясняют в конце концов вместе, привнося в этот процесс всю совокупность своих отношений. В отличие от научного объяснения, где сначала получается знание и лишь затем оно «накладывается» на действительность, в случае обыденного объяснения оно немедленно, несмотря на свою несовершенную форму, схватывает значение, то есть «подводит его под эталоны» и высвечивает смысл. Поэтому это весьма специфическая форма объяснения, которая существует в виде «приписывания» - атрибуции.

Однако важно последовательно проследить, как развивались идеи атрибуции. Во-первых, с самого начала подчеркивалась потребность человека понять окружающий его мир и атрибуция рассматривалось как одно из средств такого понимания. Во-вторых, само первичное понятие «каузальная атрибуция» было позже заменено более широким понятием «атрибутивные процессы», поскольку было установлено, что люди в процессе познания другого человека приписывают ему не только причины поведения, но часто и определенные личностные черты, мотивы, потребности и пр. В-третьих, в основном усилиями С. Бем, в число атрибутивных процессов были включены и явления самоатрибуции, то есть процессы, относящиеся к восприятию и познанию себя. Бем выступил против Фестингера с его теорией когнитивного диссонанса.

По Фестингеру, как мы помним, люди знают о несоответствии своих мнений, установок поведению, и отсюда у них диссонанс. Бем считает, что люди не знают обычно свои подлинные установки, напротив, они выводят их из своего поведения (узнают, таким образом, задним числом), поэтому сомнительно наличие у них диссонанса. Механизмы самоатрибуции нужно поэтому изучать специально. В-четвертых, были установлены и еще более сложные зависимости. Например, люди часто озабочены не столько поиском причин поведения другого человека, сколько поиском того, что в людях нам может быть полезно: для нас часто важнее ценности человека, чем понимание его природы; действия людей поэтому мы чаще оцениваем по их адекватности, а не по их причинной обусловленности.

Все сказанное служит доказательством того, что при развитии теорий атрибуции в анализ все больше и больше включается широкий круг вопросов познания, а не только восприятия. Это положение раскрывается с особой очевидностью в теории атрибуции, которая в последние годы предложена рядом социальных психологов в Европе. Эта теория получила название «теории социальной атрибуции». М. Хьюстон и И. Ясперс делают акцент на том, что в атрибутивных теориях должен рассматриваться процесс приписывания причин именно социального поведения. В традиционном подходе акцент делался на том, как индивид осуществляет атрибутивный процесс без учета принадлежности этого индивида к определенной социальной группе. В новом подходе подчеркивается, что индивид приписывает что-либо другому на основе представлений о группе, к которой принадлежит этот «другой». Кроме того, в атрибутивном процессе учитывается и характер взаимодействий, которые сложились в группе, к которой принадлежит субъект восприятия. Таким образом, умножается количество связей, которые должны быть учтены при процессе приписывания, и тем самым процесс еще более удаляется от «чистого» восприятия и дополняется целым комплексом мыслительных операций. При более подробном рассмотрении атрибутивных процессов нужно обсудить как минимум два кардинальных вопроса: как осуществляется сам процесс (т. е. какой логике подчиняется, каковы его компоненты, этапы и пр.) и откуда «берутся» приписываемые причины?

Таким образом, мы видим, что при разработке и продвижении брэндов активно применяются знания как личностной (индивидуальной), так и социальной психологии, изучающей социальные архетипы. Глава 3. Особенности формирования и функционирования брэндов в современной России. Отечественным производителям для формирования собственных брэндов требуются большие усилия и средства, чтобы “перехватить...

Термину «коммуникация», под которым понимается процесс передачи информации от отправителя к получателю. Таким образом, можно сделать вывод, что вышеперечисленные теоретические подходы не исчерпывают актуальность исследования проблемы общения в социальной психологии. Вместе с тем они показывают, что общение должно изучаться как многомерное явление, а это предполагает изучение явления с...

1. Андреева, Г.М. Психология социального познания / Г.М. Андреевна. – М.: Аспект-Пресс, 2000. – 288 с.

2. Бердяев, Н. Судьба России / Н. Бердяев. – М., 1990. – 346 с.

3. Бромлей, Ю.В. Очерки теории этноса / Ю.В. Бромлей. – М.: Наука, 1983. – 412 с.

4. Бромлей, Ю.В. Этносоциальные процессы: теория, история, современность / Ю.В. Бромлей. - М.: Наука, 1987. – 333 с.

5. Вундт, В. Проблемы психологии народов / В. Вундт. – СПб.: Питер, 2001. – 160 с.

6. Донцов, А.И. Язык как фактор этнической идентичности / А.И. Донцов, Т.Г. Стефаненко, Ж.Т. Уталиева // Вопр. психологии. – 1997. – № 4. – С. 75-86.

7. Дугарова, Т.Ц. Особенности этнического самосознания подростков бурят в современных условиях / Т.Ц. Дугарова // Этнопсихология и этнопедагогика. – 1999. – № 4. – С. 99-113.

8. Либин, А.В. Дифференциальная психология: на пересечении европейских, российских и американских традиций / А.В. Либин. – М.: Смысл, 1999. – 532 с.

9. Налчаджян, А.А. Этнопсихологическая самозащита и агрессия: учеб. пособие. - Ереван, Изд-во Огебан, 2000. – 408 с.

10. Педагогика межнационального общения: учеб. пособие / под ред. проф. Д.И. Латышиной. – М.: Гардарики, 2004. – 320 с.

11. Пищик, В.И. Исследование понятия «коллективизм/индивидуализм» / В.И. Пищик. // Вопр. психологии. – 2004. – №2. – С. 30-36.

12. Поршнев, Б.Ф. Социальная психология и история / Б.Ф. Поршнев. – М.: Наука, 1979. – 232 с.

13. Поштарева, Т. В. Формирование этнокультурной компетентности / Т.В. Поштарева // Педагогика. – 2005. – № 3. – С. 35-42.

14. Психология XXI века: учеб. / под ред. В.Н. Дружинина. – М.: ПЕР СЭ, 2003. – 863 с.

15. Психология толп. – М.: Инст. психологии РАН, Изд. «КСП+», 1998. – 416 с.

16. Психология национальной нетерпимости: Хрестоматия / сост. Ю.В. Чернявская. – Мн.: Харвест, 1998. – 560 с.

17. Русские. (Этносоциологические очерки). – М.: Наука. 1992. – 464 с.

18. Садохин, А.П. Этнология: учебник / А.П. Садохин. – М.: Гардарики, 2000. – 256 с.

19. Солдатова, Г.У., Жить в мире с собой и другими: Тренинг толерантности для подростков / Г.У. Солдатова, Л.А. Шайгерова, О.Д. Шарова – М.: Генезис, 2000. – 112 с.

20. Сухарев, А.В. Особенности этнической идентичности подростков в этнически ориентированных учебных центрах / А.В. Сухарев, С.Л. Бухарева // Вопр. психологии. – 2005. – №6. – С. 82-90.

21. Татарко, А.Н. Роль модернизации образа жизни в трансформации этнической идентичности / А.Н. Татарко, Н.М. Лебедева, М.А. Козлова // Вопр. психологии. – 2006. – №2. – С. 156-166.

22. Хотинец, В.Ю. Формирование этнического самосознания студентов в процессе обучения в вузе / В.Ю. Хотинец // Вопр. психологии. – 1998. – № 3. – С. 31-43.

23. Хотинец, В.Ю. Этническое самосознание / В.Ю. Хотинец. – СПб.: Алетейя, 2000. – 240 с.

24. Этнические и этносоциальные категории: Свод этнографических понятий и терминов. Вып.: – М.: РАН, 1995. – 216 с.

25. Этнические стереотипы мужского и женского поведения. – СПб.: Наука, 1991. – 318 с.

26. Этнографическое изучение современного общества: прикладные аспекты. – Научно-аналитический обзор. – М.: Инион РАН, 1998. – 36 с.

27. Этносоциология: учеб. пособие / Ю.В. Арутюнян, Л.М. Дробижева, А.А. Сусоколов. – М.: Аспект Пресс, 1999. – 271 с.

28. Юденко, О.Н. Особенности формирования национального самосознания дошкольников: монография / О.Н. Юденко. – Красноярск: РИО КГПУ, 2003. – 114 с.

Тувинцы:

1. Анайбан, З.В. Республика Тува: модель этнологического мониторинг / З.В. Анайбан. - Москва, 1997. – 96 с.

2. Анайбан, З.В. Межнациональные отношения в Туве в 90-е годы (по материалам этносоциологических исследований) / З.В. Анайбан. – М.: 1999. – 334 с.

3. Балакина, Г.Ф. Современная Тува: социокультурные и этнические процессы / Г.Ф. Балакина, З.В. Анайбан. – Новосибирск: Наука; Сиб. изд. фирма РАН, 1995. – 140 с.

4. Бартан, О.О. Тыва дылда кижинин психологиязын илереткен состер / О.О. Бартан, Н.О. Товуу. - ТывГУ, 2006; Центр разв. нац. школы, 2006. – 43 с.

5. Даргын-оол, Ч. Резкая континентальность тувинцев / Ч. Даргын-оол // Центр Азии. – 2004. – 13-19 авг. – № 32. - С.1, 4, 9.

6. Донгак, В.С. Этническая идентичность тувинцев: автореф. дис. … канд. социол. наук. / – СПб., 2003. – 25 с.

7. Доржу, З.Ю. Этнополитическая ситуация в Республике Тыва. Этносоциальные процессы в Сибири: тематический сборник / под ред. Ю.В. Попкова. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2000. – Вып. 3. – С. 249-252.

8. Дьяконова, В.П. Детство в традиционной культуре тувинцев и теленгитов / В.П. Дьяконова // Традиционное воспитание детей у народов Сибири. - М.: Изд-во Наука, 1988. С. 152-185.

9. История Тувы: В 2 т. – Т.1. / под общ. ред. С.И. Вайнштейна, М.Х. Маннай-оола. – Новосибирск: Наука, 2001. – 367 с.

11. Кан, В. Этносоциальная ситуация в Туве / В.Кан // Плюс Информ. – 2009. - № 26. – С. 5-6.

12. Кенин-Лопсан, М.Б. Тыва чоннун бурунгу ужурлары. Традиционная этика тувинцев / М.Б. Кенин-Лопсан. – Кызыл: Институт усовершенствования учителей Респ. Тыва; Изд-во «Новости Тувы», 1994. – 345 с. – (на тув. яз.).

13. Кенин-Лопсан, М.Б. Тыва чанчыл. Тыва чоннун ыдыктыг чанчылдары. – Тувинские традиции. Книга вторая: Священные традиции тувинского народа / М.Б. Кенин-Лопсан. – Кызыл: Изд-во Новости Тувы. – 1999. – 352 с. – (на тув. яз.).

14. Кенин-Лопсан, М.Б. Традиционная культура тувинцев: учеб. пособие / М.Б. Кенин-Лопсан. – Тув. книж. изд-во, 2006. – 230 с.

15. Кужугет, А.К. Традиционные нормы поведения и общения тувинцев: структура и трансформация / А.К. Кужугет. – Кемерово: КемГУКИ, 2006. – 320 с.

16. Кужугет, А.К. Духовная культура тувинцев в быту // Культура тувинцев: традиция и современность / А.К. Кужугет. - Кызыл, 1989. - С. 65-73.

17. Курбатский, Г.Н. Тувинцы в своем фольклоре (историко-этнографические аспекты тувинского фольклора) / Г.Н. Курбатская. – Кызыл: Тув. книж. изд-во, 2001. – 464 с.

18. Ламажаа, Ч. Правители степного бала. Возможна ли модернизация в Туве? / Ч. Ламажаа // Центр Азии.- № 21 (26 мая-1 июня 2006 г.), № 22 (2-8 июня 2006 г.).

19. Ламажаа, Ч. Когорты века / Ч. Ламажаа // Центр Азии.- № 11 (21 марта 2008 г.), № 12 (28 марта 2008 г.).

20. Ламажаа, Ч.К. Клановость в политике регинов России: тувинские правители / Ч.К. Ламажаа. – СПб: Алетейя, 2010. – 208 с.

21. Ламажаа, Ч.К. Тува между прошлым и будущим / Ч.К. Ламажаа. – М.: Изд-во ООО НИПКЦ Восход-А, 2008. – 500 с.

22. Маннай-оол, М.Х. Тувинцы: Происхождение и формирование этноса / М.Х. Манннай-оол. – Новосибирск: Наука, 2004. – 166 с.

23. Маркус, С.В. Тува: Словарь культуры / С.В. Маркус. – М.: Академический проект, Трикста, 2006. – 832 с.

24. Монгуш, М.В. Ламаизм в семейной жизни тувинцев / М.В. Монгуш // Культура тувинцев: традиция и современность. - 1989. - С. 58-64.

25. Монгуш, М.В. Тувинцы Монголии и Китая: Этнодисперсные группы: (История и современность) / М.В. Монгуш. – Новосибирск: Наука, 2002. – 126 с.

26. Монгуш, М.В. Тувинцы в Китае: проблема истории, языка и культуры. Ученые записки. Серия историческая. Выпуск 18. / М.В. Монгуш. - Кызыл, 1995. - С.30-56.

27. Москаленко, Н.П. Основные проблемы этнополитической истории Тувы в 20 веке: Автореф. дис. …канд. ист. наук. - М.: 2000. – 25 с.

28. Ондар, Л.М. К проблеме изучения национального самосознания / Л.М. Ондар
// Башкы. – Кызыл, 2000. – №2. – С.57-60.

29. Ондар, Л.М. Особенности национального самосознания студентов ТывГУ / Л.М. Ондар // Становление и развитие науки в Туве. – Часть 2. – Кызыл: ТывГУ, 2000. – С.8-9.

30. Ондар, Л.М. О формировании национального самосознания в онтогенезе / Л.М. Ондар // Актуальные проблемы сохранения и развития языков, культур и истории народов Саяно-Алтая. – Абакан: ИСАТ, 2001. – С. 209-214.

31. Ондар, Л.М. Этапы развития национального самосознания тувинцев / Л.М. Ондар // Россия и Тува: 60 лет вместе. – Кызыл: ТывГУ, 2004. – С. 152-156.

32. Ондар, Л.М. Национальное самосознание личности: монография /
Л.М. Ондар. – Абакан: ООО «Книж. изд-во Бригантина, 2009. – 172 с.

33. Ондар, Л.М. О результатах исследования этнической идентичности в старшем школьном возрасте / Л.М. Ондар // Вестник Тывинского государственного университета. Социальные и гуманитарные науки. № 1. – Кызыл, 2009. – С. 90-95.

34. Ондар, Л.М. Воспитание толерантности: взаимодействие школы и семьи / Л.М. Ондар // Педагогика любви: Материалы международной научно-практической конференции «Этнопедагогическое наследие народов Сибири и Центральной Азии». 8-12 июля 2009 г. / под науч. ред. А.С.Шаалы, Г.Д.Сундуй – Кызыл: Издательско-полиграфический отдел Билиг, Института развития национальной школы. – 2009. – С. 102-104.

35. Ондар, Л.М. Методики исследования национального самосознания личности в подростковом возрасте / Л.М. Ондар // Башкы. – 2009. – № 3. – С. 84-89.

36. Ондар, Т.А. К вопросу о национальном этикете тувинцев / Т.А. Ондар // Башкы. - 2007. - № 2. – С. 53-61.

37. Ондар, Т.А. Социализация детей в тувинской традиционной культуре / Т.А. Ондар // Научные труды Тывинского государственного университета /Материалы ежегодной научно-практической конференции. Выпуск 5, том II. – Кызыл: Издательство ТывГУ, 2007. - С.212-215.

38. Резников, Е.Н., Этнопсихологические характеристики народа тыва: теория и практика / Е.Н. Резников, Н.О.Товуу – М.: ПЕР СЭ, 2002. – 223 с.

39. Салчак, К.Б., Краткий русско-тувинский толковый словарь психологических терминов / К.Б. Салчак, Л.М. Ондар, К.К. Сотпа. – Кызыл: ТывГУ – 2002. – 78 с.

40. Сердобов, Н.А.. История формирования тувинской нации / Н.А. Сердобов. - Кызыл: Тув. кн. Изд-во, 1971 – 481 с.

41. Социально-психологические исследования: этнос тыва на рубеже веков (XX-XXI вв.): коллективная монография / под редакцией Н.О. Товуу. – Кызыл: Изд-во ТывГУ, 2009. – 271 с.

42. Сувандии, Н.Д. Наречение именем у тувинцев. Этносоциальные процессы в Сибири: Тематический сборник / под ред. Ю.В. Попкова. – Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2000. – Вып. 3. – С. 72-74.

43. Традиционная культура тувинцев глазами иностранцев (конец 19 – нач.
20 в.) / сост. А.К. Кужугет. – Кызыл: Тув. кн. изд-во. – 2002. – 224 с.

44. Урянхай. Тыва дептер. Антология научной и просветительской мысли о древней тувинской земле и ее насельниках, об Урянхае – Танну-Туве, урянхайцах - тувинцах, о древностях Тувы. [Текст]: в 7 т. Т.3: Урянхайский край. Тувинско-русские отношения (начало XVII - начало XX вв.) / сост. С.К. Шойгу. – М.: СЛОВО/SLOVO, 2007. – 608 с.

45. Урянхай. Тыва дептер. Антология научной и просветительской мысли о древней тувинской земле и ее насельниках, об Урянхае – Танну-Туве, урянхайцах - тувинцах, о древностях Тувы. [Текст]: в 7 т. Т.4: Урянхайский край: от Урянхая к Тану-Туве / сост. С.К. Шойгу. – М.: СЛОВО/SLOVO, 2007. – 552 с.

46. Урянхай. Тыва дептер. Антология научной и просветительской мысли о древней тувинской земле и ее насельниках, об Урянхае – Танну-Туве, урянхайцах - тувинцах, о древностях Тувы. [Текст]: в 7 т. Т.5: Урянхайский край: перекресток мнений (конец XIX- начало XX вв.) / сост. С.К. Шойгу. – М.: СЛОВО/SLOVO, 2007. – 736 с.

47. Урянхай. Тыва дептер. Антология научной и просветительской мысли о древней тувинской земле и ее насельниках, об Урянхае – Танну-Туве, урянхайцах - тувинцах, о древностях Тувы. [Текст]: в 7 т. Т.6: Танну-Тувинская Народная республика (1921-1944) / сост. С.К. Шойгу. – М.: СЛОВО/SLOVO, 2007. – 584 с.

Cтатья представляет собой опыт прочтения научного и литературного наследия Г.М. Андреевой. В ней анализируется методология социального познания (social cognition) на протяжении полувека разрабатываемая ученой как инструмент анализа общества и характеризующих его социальных проблем.

В контексте идей В. Тернера, З. Баумана и М.К. Мамардашвили определяется, что есть «социальность» познания, разворачиваемая в ракурсах ментализации, межличностного взаимодействия и массового сознания. На основе теоретических исследований Г.М. Андреевой доказывается смежность микропроцессов индивидуального конструирования знания и социальных макропроцессов в пространстве общения, диалога и дискурса.

Трудность определения эпистемологического статуса группового, массового и общественного сознания рассматривается как следствие тенденции к антропоморфизации коллективного субъекта познания, которая оборачивается старой проблемой соотношения личности и общества в психологии – «действия» и «структуры» в социологии. Последние их них разрешаются Г.М. Андреевой через гармоничное объединение разноликих идей когнитивной психологии, социального конструкционизма, отечественной культурно-деятельностной теории Л.С. Выготского – А.Н. Леонтьева. Формулируются следующие характеристики социального познания как процесса конструирования образа социального мира: презумпция повседневности, активно-конструктивный характер, категориальность, дискурсивность, эмоциональность, критичность, перспектива клинического анализа социокультурных реалий.

Исходя из сказанного, делается вывод об эвристичности идей научной школы Г.М. Андреевой в дискуссиях по проблемам гуманитарного знания, что позволяет говорить о новом статусе социальной психологии как эпистемологии современного общества и культуры. Ключевые слова: социальное познание, социальная эпистемология, массовое сознание, личность и общество, язык и дискурс, социальная категоризация и классификация.

Осмысление классики отечест­венной социальной психологии – задача деликатного свойства. «Такие титаны жили на земле в древно­сти», – вспоминает Т.Н. Толстая о своем деде М.Л. Лозинском. Эти же слова спра­ведливы для поколения военного времени, к которому принадлежала и Галина Михайловна Андреева. Не будучи пря­мым учеником, а только вольным слушателем ее лекций, а позднее – вниматель­ным собеседником, алчущим получить совет в собственных диссертационных изысканиях, я хотел бы занять позицию читателя, принадлежащего к опреде­ленной школе социальной психологии, и, тем самым, отвести возможные упре­ки в праве преемственности мысли. На этих страницах нет места экзальтиро­ванной музеефикации или детализиро­ванной реконструкции творчества Г.М. Андреевой, вместо этого ее идеи осмы­сляются в контексте современных ди­скуссий и проблем. Такая манера письма – лучшая память об Ученом.

Исходный пункт – обсуждение соци­ального познания, ибо этой исследова­тельской сфере Г.М. Андреева уделяла пристальное внимание и в одноимен­ном университетском курсе знакомила слушателей с новейшими концепциями и тенденциями социальных наук. Худо­жественной интуицией социального по­знания можно считать, пожалуй, разде­ление Л.Н. Толстым двух типов жизни (в романе «Воскресение»): «все люди жи­вут и действуют отчасти по своим мы­слям, отчасти по мыслям других людей». Степень того, насколько люди живут по своим мыслям и насколько по мыслям других людей, определяет одно из главных их различий между собою. В этих словах – ключ к пониманию социаль­ности, т.е. в имманентном присутствии в мышлении фигуры Другого, будь то конкретный знакомый человек или об­щество в целом.

Что есть «социальное» в познании?

Проблема социальности познания дискутировалась в истории философ­ской мысли на протяжении столетий. «Societas» в латинском языке обознача­ет свободные договорные отношения между лицами, находящимися лицом к лицу. Границы понятия социальности можно расположить в следующем сим­волическом континууме: «коммунитас», означающий прямое, непосредственное и всеобщее взаимодействие человече­ских личностей как представителей рода Homo Sapiens, и состояние перетекания Я в Ты (Тэрнер, 1983), когда общности «жизни вместе» диалектически проти­востоит «порядок», сущность которого заключена в неравноправном распреде­лении ресурсов и стратегий трансцен­дентности, произведенных культурой (Бауман, 2002, С.6). Человек чувству­ет бессилие наедине с собой и другими людьми в той степени, в какой он лишен сложных форм социальности, собираю­щих его жизнь в «осмысленное целое» – так рассуждает М.К. Мамардашвили в своих Вильнюсских лекциях (Мамар­дашвили, 2008).

Философская идея социальности познания завоевывала признание ты­сячелетиями – от старинной критики влияния «теней» (Платон) и «идолов» (Ф. Бэкон) на чистое познание миро­порядка, незамутненное чувственны­ми впечатлениями, до триумфального признания в рамках социологии позна­ния. Его началом послужила гипотеза, согласно которой «даже истины следо­вало считать социально обусловленны­ми, связанными с историей общества, в котором они возникли» (Мертон, 2006, С.654). Истоки данного направления восходят к именам К. Мангейма и М. Шелера. Позже задача изучения социально­го происхождения знания была во мно­гом отдана на откуп социологии науки, которая вместо определения знания, как истинного мнения, рассматривает все то, что человек за него принимает – сами собой разумеющиеся или инсти­туализированные представления, обле­ченные авторитетом социальных групп (Блур, 2002). Идея социальной детерми­нации познания, взятая без отрицатель­ных коннотаций, заняла свое место в на­уках об обществе лишь в XX столетии.

Г.М. Андреева верно отмечает, что в философской и социологической тра­дициях научного мышления «социаль­ное познание не рассматривает в ка­честве своего субъекта конкретного единичного человека» (Андреева, 2005, С.26). По этой причине, очевидно, сов­ременной социальной эпистемологии приходится «пересматривать и восста­навливать в правах проблематики индивидуальности» (Касавин, 2011, С.364). Объединяясь в группы, реальные индивиды коллективно производят группо­вое знание, которое этически опасно обезличивать, тем самым лишая ответ­ственности его «авторов», познаватель­ные процессы всегда центрированы вокруг человека (Мотрошилова, 2011). В хитросплетениях общества, индивида и познания восстановить справедливость постаралась психология социального по­знания (social cognition), как тренд, зая­вивший о себе в 1970–1980-е гг.

Терминология и ранние исследова­ния социального познания, которые из­начально развивались в дисциплинар­ных границах социальной психологии (на пересечении изучения социальной перцепции, когнитивного соответствия и атрибутивных процессов), базирова­лись на концептуальном допущении о рациональном устройстве жизни обще­ства. Допущение противоположное ста­ринной традиции ее иррационального объяснения, ведущей свое происхожде­ние от имен Г. Лебона, У. Макдугалла и З. Фрейда. Основное внимание ста­ло уделяться когнитивным механизмам конструирования социального мира (Goethals, 2003). Используемое понятие социального познания призвано охва­тить когнитивные процессы, с помощью которых «одни люди понимают других, чтобы осуществлять согласованные дей­ствия» (Fiske, Taylor, 2013, p.456).

В многообразии исследований опре­делен базовый механизм социального познания, ментализация, т.е. способность понимать и интерпретировать пове­денческие намерения другого человека, прогнозировать дальнейшее взаимодей­ствие и, тем самым, объединяться в груп­пы (Бейтман, Фонаги, 2014). Специфика ментализации, как процесса формиро­вания представлений о психических со­стояниях людей, уточняется в нескольких теоретических моделях: «теории психического» (theory of mind), «теории симу­ляции» (simulation theory) и «считывания» (mindreading), чьи допущения были про­анализированы и в русскоязычной литературе (Холмогорова, 2014). Важнейший результат ментализации – это построе­ние диалогических когнитивных репрезентаций (отношений Я – Другой), кото­рые возникают в онтогенезе, вследствие присущей человеку биологической адаптации к основанным на разделяемой на­меренности взаимодействиям (Варнекен, Томаселло, 2011). Философский анализ «взаимодействующих сознаний» пока­зывает, что «феномен Другого – это фе­номен непосредственного присутствия другого сознания в моем собственном сознании», при этом субъективность и способность управлять своим состояни­ем «надстраивается» над исходно интер­субъективными психическими образова­ниями (Кричевец, 2010).

Г.М. Андреева расширяет определение социального познания. Для нее это – не одна из множества предметных об­ластей социальной психологии, занятая изучением общения как познания людь­ми друг друга (если уместно обратиться к формуле А.А. Бодалева), но и отдельная методология исследования современно­го общества, которая «развивает вкус» к восприятию и прояснению социаль­ных проблем (Андреева, 2013b, С.47). В «теории психического», по словам Е.А. Сергиенко, «другой человек не рас­сматривается как часть социальной группы, а выступает лишь как носитель психического» (Сергиенко, 2015). На «место» интерсубъективности психоло­гия социального познания «подставля­ет» процессы взаимодействия и позици­онирования идентичностей, зависимые от реального социального контекста и соответствующей ситуации массового сознания (Андреева, 2012b).

Примечателен логический ход, совер­шаемый в рассуждениях Г.М. Андреевой от микропроцессов взаимодействия ли­цом-к-лицу, в котором интерпретирует­ся окружение, к макроуровню массового сознания, выражающемся в общественном мнении и настроении относитель­но «волнующих» сторон социальной жизни. Генезис массового сознания те­оретически объясняется следующим образом: «субъективные» представления, выработанные отдельными индивида­ми, в коммуникации распространяют­ся и одобряются другими людьми – тем самым обретают статус коллективных схем мышления, устанавливающих гра­ницы избирательного внимания и типичных интерпретаций тех или иных событий и поведения (Дескола, 2012).

М. Дуглас, основываясь на класси­ческих исследованиях Э. Дюркгейма и М. Мосса о взаимосвязи структуры первобытного общества и характерных для него представлений о пространстве и времени, утверждает, что социальные институты лишены сознания в психоло­гическом смысле, но как мыслительные коллективы (термин Л. Флека) облада­ют определенным стилем мышления – способами классификации действитель­ности (Дуглас, 2012).Хотя социологи часто отказываются от приписывания мышления группе, ссылаясь на метафо­ричность использования этого понятия, налицо тенденция к «психологизации» социальной жизни. Так «можно говорить о системе инвариантных образов мира, точнее – абстрактных моделей, описы­вающих общие черты в видении мира различными людьми», которые соот­носятся с устойчивыми, социально выработанными значениями, а не лично- смысловыми образованиями (Леонтьев, 2005, С.273).

Наследуя отечественной психологической традиции, Г.М. Андреева предпо­читала говорить об образе социально­го мира, который не только создается («конструируется») отдельными индивидами, но и опосредует их деятельность в реальном мире. Включение деятель­ности в предмет науки социальной психологии «является необходимым, поскольку именно эта деятельность, в конечном счете, выступает как отно­шение» (Андреева, 1983, С.57), характеризующее психологическую реальность групповой активности. В этом пункте имеется очевидное сходство с позицией современного конструкционизма и не­однократно подчеркиваемое Г.М. Андре­евой: «все, что психология сводит к мен­тальным началам, конструкционисты объясняют микросоциальными процес­сами» (Герген, 2003, С.48).

Итак, проблематика социального по­знания не сводится к когнитивным ме­ханизмам понимания в диадических отношениях Я – Другой, но требует пе­рейти «по ту сторону» когниций – к из­учению группового и массового сознания, чей эпистемологический статус неоднократно оспаривался в истории общественных наук. Что явилось одной из причин дисциплинарной «маргинализации» социальной психологии, кото­рой пришлось потратить более полуве­ка на возращение социального контекста в свои исследования. Как хорошо извест­но, обращение к проблемам социальных изменений и межгрупповых отношений стало одной из линий демаркации аме­риканской и европейской «националь­ных» традиций в социальной психоло­гии. Именно в европейских концепциях – социальной идентичности А. Тэшфела, социальных представлений С. Москови­си, дискурс-анализа Р. Харре – заданы ин­струменты анализа массового сознания (Андреева, 2012a). Идет ли речь, соответ­ственно, о стереотипизации и каузаль­ной атрибуции в межгрупповых отноше­ниях, «анкеровке» и «объектификации» неизвестных, пугающих событий или интерпретативных репертуарах этническо­го, гендерного и классового неравенства – очевидно, эти механизмы отличаются от индивидуальных процессов работы с социальной информацией.

Я. Паркер, резюмируя статьи в «Евро­пейском журнале социальной психоло­гии» в период между 1970-ми и 1990-ми гг., проницательно заключает следую­щее: «после двух десятилетий групповых исследований европейская социальная психология сейчас заново демонстриру­ет признаки включения в себя индивиду­альной психологии как сердцевины из­учения группового поведения» (Паркер, 2013, С.76) (выделено автором). Не по­вторяется ли на наших глазах история ве­ковой давности, когда социальная психо­логия по ту сторону Атлантики «потеряла социальное» (Greenwood, 2004) и стала наукой об индивидуальных взаимодейст­виях в локальных малых группах?

В философии выделяются две пози­ции относительно существования соци­альной общности:

общество – особая реальность, неза­висимая от бытия отдельных лично­стей;

общество – это результат («сумма») индивидуальных взаимодействий (Ке­меров, 2012).

На заре возникновения социальной психологии обозначенные интерпрета­ции прозвучали в известной полемике Э. Дюркгейма и Г. Тарда, отстаивавших со­ответствующие логики «социологизма» и «психологизма». Удивителен тот факт, что пока социальная психология боролась за установление взаимосвязей меж­ду познанием и макропроцессами соци­альных изменений (интерпретируя идеи Дюркгейма, Фрейда и Пиаже в концеп­ции социальных представлений) (Анд­реева, 2003), авторитетные социологи выступили против понимания общества как «смыслообразующего фактора». Они сводят его к типам связей между вещами, которые, ясно, «сами по себе не являют­ся социальными» (Латур, 2014, С.17). То­тальность «социального» заменяется «ас­социацией» множества материальных и нематериальных элементов, объединен­ных в гетерогенные сети – «спустя сто­летие Тард празднует победу над Дюрк­геймом» (Вахштайн, 2006, С.31).

Проблема, которая стала одной из причин неожиданного расхождения со­циальной психологии и ее «родитель­ской» дисциплины, в наши дни заклю­чается в следующем. Для социальной психологии XIX–XX столетий было край­не значимо найти категориальный аппа­рат для анализа массовых психических явлений и форм коллективного мышле­ния. Речь велась о «духе» (М. Лацарус, Г. Штейнталь) и «душе народа» (В. Вундт), «групповом сознании» (У. Макдугалл), «коллективном бессознательном» (К. Юнг), «ментальности» (Л. Леви-Брюль), «коллективных представлениях» (Э. Дюр­кгейм) – перечень может быть длинным. При известных различиях в определе­ниях понятий их объединяет старинная философская тенденция к антропомор­физации общества. При такой логике об­щество интерпретируется как коллектив­ный субъект психического, наделенный чертами индивидуальной личности (Са­вельева, Полетаев, 2008). Аналогия «индивидуального» и «общественного» челове­ка восходит к античной и средневековой философии (соответствие трех сословий идеального платоновского государства трем началам души человека, макрокосма и микрокосма).

Проблема переноса категорий инди­видуального познания на социальное особенно четко встает при рассмотре­нии коллективной и культурной памя­ти (Репина, 2011). Истоки исследования этой темы в отечественной социальной психологии Г.М. Андреева находила уже в трудах В.М. Бехтерева– принципиаль­но важный для нее «отклик» прошлого в современности (Андреева, 2007). На­сколько правомерно переносить меха­низмы индивидуальной памяти на кол­лективную и наоборот? Не является ли «внешне» индивидуальная память произ­водной от коллективной? От последнего понятия отказывалась в предсмертной работе С. Зонтаг: «Всякая память индивидуальна и не копируема – она умирает вместе с человеком. То, что называется коллективной памятью, – не воспоми­нание, а договоренность: вот что важно, вот история того, как все происходило» (Зонтаг, 2014, С.65) (выделено автором).

Каждый человек является носителем «живой» исторической памяти, преобра­зуя знание о прошлом в автобиографиче­ский опыт (Нуркова, 2009). Изучение вос­поминаний о сталинском терроре дает возможность реконструировать динами­ческие аспекты передачи памяти о не погребенном прошлом, оборачивающейся призраками и монстрами «мертвой со­циальности» в постсоветской культуре – в кинематографе А. Балабанова, К. Му­ратовой, И. Хржановского. Как рассужда­ет А.М. Эткинд, «поколению террора до­стаются массовые захоронения, первому поколению после катастрофы – травма, а второму и последующим – горе», кото­рое и возвращает мертвых к жизни (Эт­кинд, 2016, С.13). По всей видимости, разделение индивидуальных и социальных измерений памяти – теоретическая условность, которая преодолевается в междисциплинарных исследованиях (ср. с поэтической формулой А.А. Ахматовой: «Я же роль рокового хора на себя согла­сна принять»).

Парадокс заключается в том, что кол­лективный субъект не может существо­вать без входящих в него индивидуаль­ных, но при этом изменение состава индивидов, входящих в данный коллективный субъект, совсем необязательно означает изменение последнего (Лек­торский, 2009).Из-за неопределенности эпистемологического статуса коллек­тивного мышления нередко возникали дискуссии о задачах социальной пси­хологии: Г. Зиммель стремился доказать, что у группы отсутствует «душа», а пред­метом исследования остается «психоло­гический индивидуум» (Зиммель, 2009, С.121). А.Н. Леонтьев – с совершенно иных теоретических позиций – задавал­ся вопросом, правомерно ли говорить о психологии общества и составляющих его классов. Ответ, на первый взгляд, неутешителен: «в смысле науки психо­логии – нет», можно говорить только о психологии определенного индивида, живущего в определенные историче­ские эпохи (Леонтьев, 2004, С.215). При этом Зиммель является автором одной из первых программ социальной психологии как самостоятельной науки. А именно по приглашению А.Н. Леонтьева Г.М. Андреева открыла кафедру социаль­ной психологии на факультете психоло­гии МГУ в 1972 г.

Принимая во внимание обе пози­ции, можно утверждать, что эписте­мологический вопрос о коллективном субъекте (группового и, шире, массо­вого сознания) оборачивается пробле­мой соотношения личности и общества, а на социологическом языке – дилеммой «действие» (agency) versus «структу­ра» (structure), т.е. активности индивида в изменении социальной структуры и одновременной детерминации его дей­ствий обществом. Согласно воззрени­ям С.Л. Рубинштейна, «должно быть от­вергнуто представление о единственном субъекте как отправном пункте познания. «Я» – субъект познания – это уни­версальный субъект, это коллектив, со­дружество эмпирических субъектов» (Рубинштейн, 2010, С.23).

В первой половине XX столетия (с да­леко не всегда совпадающих точек зре­ния, но в единодушном признании куль­турно-символической формы психики) Л.С. Выготский, М.М. Бахтин и Дж.Г. Мид обосновали принципиальное единство отношений Я – Другой, невозможность их самостоятельного друг от друга рас­смотрения. Социальная психология, ка­залось бы, приняла тезис об условном разделении индивида и окружения – «исследование личности есть всегда другая сторона исследования общества» (Андреева, 2010, С.68). Объяснительные принципы в «новых социологиях» – речь идет о фигурации (Н. Элиас), структура­ции (Э. Гидденс) и габитусе (П. Бурдье) – как бы выходят за пределы «эмпириче­ской личности» и стремятся постичь «множественных индивидов в качест­ве продуктов и производителей раз­нообразных социальных отношений» (Коркюф, 2002, С.23). Какие же практи­ки осуществляют индивиды, чтобы воспроизвести социальные отношения в качестве устойчивой системы общества (Шматко, 2001)?

Известный социолог и старинный друг Г.М. Андреевой комментирует, что предложенная ею методология исследо­вания социального познания отверга­ет старый постулат Декарта «cogito ergo sum» и утверждает кардинально иной принцип: «я мыслю, ибо вступаю в ди­скурс с другими мыслящими» (Ядов, 2009, С.13). Индивидуализация личности явля­ется производной от выстраиваемых от­ношений в различных дискурсах, т.е. си­стемах значений, закрепленных в языках общества, культуры и искусства. Следова­тельно, познание суть «место встречи» и интеграции этой «дискурсивной мозаи­ки» (обсуждение статуса социальной пси­хологии в пространстве современной на­уки и культуры Г.М. Андреева начинает с проблемы языка) (Андреева, 2013a). Одна из главных задач социально-психологи­ческих исследований – изучение обыден­ного использования языка в позициони­ровании партнеров по взаимодействию как «распределения» публичного знания о правах и обязанностях и «встраивания» в заданные обществом и культурой «фа­булы» и «сюжеты» (Harré, Moghaddam, 2015). Утверждение о единстве личности и общества (т.е. индивидуального и кол­лективного субъекта познания) в их по­зиционировании через дискурс и диалог открывают перспективы для исследова­ния социального познания в нескольких теоретических ракурсах.

Теоретические допущения психологии социального познания

Презумпция повседневности в социальном познании

«Познание социального мира рядовым членом общества, непрофессионалом, познание им социальной реальности как реальности своей, собственной жизни» (Андреева, 2009, С.72) – такое определе­ние предмета социального познания зна­менует необходимость психологическо­го исследования течения повседневной жизни. Феноменологическая установ­ка на описание и понимание жизненно­го мира «здравого смысла» была усвоена социальной психологией через работы Ф. Хайдера. От его книги 1958 г. «Психо­логия межличностных отношений» на­чинается полувековая традиция изуче­ния каузальной атрибуции (как поиска «наивным человеком» смысла и причин­но-следственных связей в происходящих событиях), приводящая, в конечном сче­те, к социальным представлениям – кол­лективно разделяемым обыденным объя­снениям социальных изменений (Hogg, Vaughan, 2010).

В последней из упомянутых теорий намечается возобновление диалога со­циальной психологии с исторической психологией, историей ментальностей, а также антропологией повседневности (Гусельцева, 2015). Г.М. Андреева неод­нократно сопоставляет концепции со­циальных представлений и ментально­сти (с точки зрения анализа массового сознания), подчеркивая конструктивный характер «социального воображаемого» (термин Ж. Дюби) – оно создается людьми и, вместе с тем, пересоздает их виде­ние мира.

Конструктивность социального познания

Идея активности познания прозвучала в немецкой классической философии с ее «акцентированием деятельной сторо­ны познания: сознание человека не толь­ко отражает мир, но и творит его». Однако Кант и Гегель пишут скорее не об индивидуальном, а о человеческом сознании, всеобщем духовном достоянии, закре­пленном в языке и культуре (Гулыга, 2001, С.56). Их предшественник – итальянский мыслитель Дж. Вико стремился показать искусственный или сотворенный харак­тер «мира наций», способ возникновения которого «нужно найти в модификациях нашего собственного Человеческого Со­знания» (Вико, 1994, С.118).

Характеристика конструктивности восприятия, сопоставимая с его трак­товкой как «активного отражения» мира в практической деятельности, фактически означает процесс интерпретации и поиска взаимосвязей между явления­ми и событиями окружения. Этот взгляд на восприятие заложен в «когнитивном конструктивизме» Дж. Келли и Ж. Пиа­же. Сторонники «социального конструк­тивизма» (Л.С. Выготский, Дж. Брунер, С. Московиси) фокусировали внимание на социальных отношениях, в которых формируются ментальные репрезента­ции окружающего мира. Наконец, дви­жение «социального конструкциониз­ма» устами К. Гергена, Дж. Поттера, Дж. Шоттера объявило когниции дискурсив­ным фактом, производным от конкрет­ной коммуникативной ситуации и кон­сенсуса (Hepburn, 2003).

Категориальность социального познания.

Идея активно-деятельностной приро­ды познавательных процессов, усвоенная когнитивной психологией, дополняет­ся признанием категориальной орга­низации восприятия – благодаря организованной системе категорий, можно классифицировать и идентифицировать доходящие до субъекта стимулы, а так­же придавать им более четкие коннота­тивные значения (Брунер, 1977) (ср. с цитированным ранее предположением М. Дуглас о способности институтов к классификации). В работах Г.М. Андреевой говорится о социальной категори­зации, подчеркивающей специфичность познания общественных явлений. Стратификация и неравноправный доступ к физическим и символическим бла­гам «функционирует одновременно как принцип видения и деления, как катего­рия восприятия и оценивания, короче, как ментальная структура», – утверждает П. Бурдье (Бурдье, 1993, С.37).

В соответствии с логикой «когнитивно­го поворота» для социальной психологии боьшое значение имеет исследование категоризации групп, а не только индивидов как их отдельных представителей. Есть даже специальный термин для обозначе­ния тенденции рассматривания социаль­ных групп в качестве «естественных» со­ставляющих общества и базовых единиц анализа социальной жизни – «эффект группизма» (Брубейкер, 2012). Тем самым подчеркивается, что социальные науки призваны раскрыть «наивные» (народ­ные – folk) теории восприятия групповых образований как унифицированных це­лостностей или «реально» действующих коллективных «персонажей» – акторов (Обыденное и научное..., 2015). Подобная установка наиболее четко прослежива­ется в теории социальной идентичности А. Тэшфела и ее современной вариации М. Хогга (с опорой на принцип неопределен­ности). Они акцентировали именно вос­принимаемый статус «своей» – «чужой» группы как справедливый или несправед­ливый, что при отсутствии или наличии «когнитивных альтернатив» сложившему­ся положению дел «запускает» соответствующие стратегии отстаивания идентич­ности, в том числе – конфронтацию и конфликт (Hogg, Abrams, 1998).

Дискурсивность социального познания

Классификационные категории об­ыденного познания как процесса «соби­рания» разрозненных социальных объ­ектов в единообразно воспринимаемые группы, строго говоря, не ментальной природы, ибо они производны от кон­кретных коммуникативных ситуаций и дискурсов, «систематически форми­рующих те объекты, о которых они го­ворят» (Фуко, 2004, С.112). В полемике между сторонниками дискурс-анализа и теории Московиси доказывается, что эпистемологически социальные представления – это не чисто когнитивные, а скорее лингвистические структуры, которые «локализованы» в языке повсед­невной жизни (Potter, Wetherell, 1987). Г.М. Андреева предлагает следующее ре­шение спора: в дискурсе, как «общении с помощью языка», вырабатывается соци­альный консенсус, включающий в себя нормативные образцы интерпретации социальных явлений (Андреева, 2005).

Эмоциональность социального познания

При том, что в современной соци­альной психологии достаточно под­робно изучена включенность эмоций и настроения в процессы переработки социальной информации и принятия решений (в работах Дж. Форгаса пре­жде всего), дискурсивный подход стре­мится решить вопрос о том, как общест­во в различные исторические периоды формирует нормативные модели пере­живания и чувства, которые усваиваются людьми для истолкования окружающе­го мира и самопознания (Юханнисон, 2011). Тем самым, обнаруживается весь­ма неожиданный выход из «лабиринта» когниций, аффектов и языка к проблеме социокультурной детерминации «вну­тренних» состояний и индивидуально­го воссоздания сферы «частной жизни» в противоположность публичной.

Критичность социального познания

Изучение того, как политические по­требности превращаются в психологи­ческие, что является основополагающим механизмом власти в капиталистических обществах, во-многом определило науч­ный пафос критической теории Фран­кфуртской школы, в рамках которой был предпринят опыт сближения психоана­лиза и марксизма. Оба философских на­правления претендуют на освобождение сознания «либо от отношений господст­ва и идеологий, которые его поддерживают, либо от тормозящих и непрозрачных моментов расстроенного психического аппарата» (Уэст, 2015, С.129). По Г.М. Ан­дреевой, изучение социального познания неминуемо включает в себя такие темы, как влияние изменений социальных ус­ловий существования человека на пато­логические изменения его состояния (об­ычно маркируемые словосочетаниями «кризис идентичности в условиях социальной неопределенности» и «коллектив­ная травма») (Андреева, 2011). Из сказан­ного можно сделать вывод о возможности «психоанализа общества» и обращения к языку клинической психологии для из­учения повседневной жизни и массового сознания (дополнительно к традицион­ным формам социально-психологических исследований).

Клинический анализ социального познания?

Приведенный тезис стоит под вопро­сом ввиду его неразработанности в совре­менной социальной психологии, которая переживает возрождение психоаналити­ческих концепций (Hollway, 2007). Отмеча­ется, что массовое сознание современного общества имеет явную склонность к «психологизации» объяснений социальных трансформаций, что позволяет не просто соотнести личностные нарушения и ма­кросоциальный порядок, но перенести традиционно клинические термины «диф­фузии», «расщепления», «фрагментации» в область изучения и социальных представлений. Такая оптика, по словам Е.Т. Соколовой, сопоставима с микроско­пом, который «преувеличивает явления, как будто размытые в массовой норме» (Соколова, 2015, С.10). В данном случае анализ патопсихологических явлений пе­реходит от уровня изучения отдельного индивида к культурно-исторической па­топсихологии целых наций (Бурлакова, 2016). Однако здесь еще предстоит выра­ботать язык концептуализации клиниче­ского объяснения, несводимый к антро­поморфной проекции патологических личностных организаций на общество.

Социальная психология – новая эпистемология общества?

Психология социального познания, за­думанная Г.М. Андреевой как оригиналь­ная методология исследования современ­ного общества и характеризующих его социальных проблем, позволяет выйти за рамки условных различий позиций Я – Другой, микропроцессов межличностных взаимодействий и коммуникаций «ли­цом-к-лицу» и макропроцессов массово­го сознания. Она дает также возможность мыслить единство индивидуального и со­циального, личности и общества через понятия диалога и дискурса. В указанных эпистемологических ракурсах анализи­руется образ социального мира, констру­ируемый самими людьми и, вместе с тем, опосредующий их повседневную практи­ческую деятельность. «Социальное позна­ние есть всегда построение определенной картины мира, частью которого человек осознает себя, в котором он живет и действует» (Андреева, 2002, С.182) (ср.: «со­циальное воображаемое» переплетается с действительным и участвует в функцио­нировании социального строя» – Гуревич, 2014, С.173).

Главный фокус психологии социаль­ного познания задан аналитикой состав­ляющих повседневность интерпретаций и классификаций действующих в обще­стве «коллективных акторов» – социаль­ных групп, чей образ конструируется диалогически-дискурсивно. Но задача исследований явно не ограничивается толь­ко описанием этих символических форм обыденного познания (с помощью тео­ретического «словаря» социальных представлений и социальной идентичности), а предполагает также обращение к научной критике влияния, оказываемого воссозда­ваемым в массовом сознании смысловым порядком на этическое и аффективное состояние человека в ракурсе его возможной «патологизации». В пунктирах истории, антропологии, социологии, социальной и клинической психологии становится оче­видной междисциплинарность исследо­ваний социального познания. «Комплек­сный» подход отстаивался Г.М. Андреевой уже в ее ранних «допсихологических» фи­лософско-социологических работах (Андреева, 1965, С.298).

Таким образом, социальная психоло­гия, если логически продолжить размыш­ления Г.М. Андреевой, может претендовать на статус эпистемологии общества, как в свое время мечтал С. Московиси – другой мыслитель того же «титанического поко­ления» (вспомним метафору в начале на­стоящей статьи). Обобщая знание об ин­дивиде, обществе и культуре, социальная психология превращается в антрополо­гию современности. И большое значение на пути построения такой новой энцикло­педической науки о человеке играет не только энтузиазм научно-исследовательского поиска, но – вот самое главное – эмоциональная и интеллектуальная атмосфера школы социальной психологии, которая создавалась волей и усилиями Г.М. Андреевой на протяжении полувека. Эта атмосфера хорошо опознается в ее соб­ственных мемуарах: «Когда я попала на психологический факультет, я как будто в другой мир пришла. Тут был старинный университет, по которому ходили такие старцы, как Леонтьев, Лурия, Гальперин, которые говорили на разнообразных язы­ках и к которым без конца приезжали ка­кие-то ученые...Тогда говорилось, что это единственный интеллигентный факультет во всем МГУ» (Война спровоцировала …, 2002, С.86).

Литература:

Андреева Г.М. Значение идей А.Н. Леонтьева для развития марксистской социальной психологии // А.Н. Леонтьев и современная психология: сборник статей памяти А.Н. Леонтьева. – Москва: МГУ, 1983. – С. 54–65.

Андреева Г.М. Идеи Грушина развиваются сегодня в самых различных областях общественных наук // Открывая Грушина. Т. 3. – Москва: МГУ, 2012a. – С. 49–56.

Андреева Г.М. К вопросу о кризисе идентичности в условиях социальных трансформаций // Психологические исследования. – 2011. – 6 (20). – Электронный ресурс. – Режим доступа: http://psystudy.ru (дата обращения: 11.04.2016).

Андреева Г.М. Методологические проблемы социальной психологии в трудах В.М. Бехтерева // Ученые записки Казанского государственного университета. – 2007. – Т. 149, № 1. – С. 70–83.

Андреева Г.М. О «социологизации» социальной психологии в XX столетии // Социологический журнал. – 2003. – № 2. – С. 12–30.

Андреева Г.М. Презентации идентичности в контексте взаимодействия [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2012b. – 5 (26) : [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2012v5n26/772

Андреева Г.М. Психология социального познания . – Москва: Аспект Пресс, 2005.

Андреева Г.М. Современная буржуазная эмпирическая социология . – Москва: Мысль, 1965.

Андреева Г.М. Социальная психология . – Москва: Аспект Пресс, 2010.

Андреева Г.М. Социальная психология в пространстве современной науки и культуры . [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2013a. – 6 (30): [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2013v6n30/861-andree - (дата обращения 28.09.2016)

Андреева Г.М. Социальная психология сегодня: поиски и размышления . – Москва: НОУ ВПО МПСИ, 2009.

Андреева Г.М. Социальное познание и социальные проблемы // Национальный психологический журнал. – 2013b. – № 1(9). – С. 39–41. DOI: 2079-6617/2013.0106

Андреева Г.М. Трудности социального познания: «образ мира» или реальный мир? // Социальная психология в современном мире / под ред. Г.М. Андреевой, А.И. Донцова. – Москва: Аспект Пресс, 2002. – С. 182–198.

Бауман З. Индивидуализированное общество . – Москва: Логос, 2002.

Бейтман Э., Фонаги П. Лечение пограничного расстройства личности с опорой на ментализацию . – Москва: Институт общегуманитарных исследований, 2014.

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности: трактат по социологии знания . – Москва: Медум, 1995.

Блур Д. Сильная программа в социологии знания // Логос. – 2002. – 5–6 (35). – С. 35.

Брубейкер Р. Этничность без групп . – Москва: ВШЭ, 2012.

Брунер Дж. Психология познания . – Москва: Прогресс, 1977.

Бурдье П. Социология политики . – Москва: Socio-Logos, 1993.

Бурлакова Н.С. Психодинамика передачи травматического опыта от поколения к поколению в контексте культурно-исторической клинической психологии [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2016. – № 9(45): [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index. php/num/2016v9n45/1241

Варнекен Ф., Томаселло М. Познание на службе у культуры // Когнитивная психология: история и современность / под ред. М. Фаликман, В. Спиридонова. – Москва: Ломоносов, 2011. – С. 79–90.

Вахштайн В.С. Социология вещей и «поворот к материальному» в социальной теории // Социология вещей / под ред. В.С. Вахштайна. – Москва: Территория будущего, 2006. – С. 7–39.

Вико Дж. Основания новой науки . – Москва; Киев: Refl-book; ИСА, 1994.

Война спровоцировала всякие запросы о жизни: интервью с Г.М. Андреевой // Социологическое обозрение. – 2002. – Т. 2., № 3. – С. 78–87.

Герген К. Социальный конструкционизм: знание и практика . – Минск: БГУ, 2003.

Гулыга А.В. Немецкая классическая философия . – Москва: Рольф, 2001.

Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа «Анналов». – Москва; Санкт-Петербург, 2014.

Гусельцева М.С. Культурно-аналитический подход к эволюции психологического знания : дис. … докт. психол. наук. – Москва, 2015.

Дескола Ф. По сторону природы и культуры . – Москва: Новое лит. обозрение, 2012.

Дуглас М. Как мыслят институты // Социология власти. – 2012. – № 4–5 (1). – С. 188–217.

Зиммель Г. Социальная психология // Социология. – Москва: Едиториал УРСС, 2003. – С. 115–121.

Зонтаг С. Смотрим на чужие страдания . – Москва: Ад Маргинем Пресс, 2014.

Касавин И.Т. Социальность познания // Энциклопедический словарь по эпистемологии / под ред. И.Т. Касавина. – Москва: Альфа-М, 2011. – С. 362–364.

Кемеров В.Е. Общество, социальность, полисубъектность . – Москва: Академический проект, фонд «Мир», 2012.

Коркюф Ф. Новые социологии . – Москва; Санкт-Петербург: Институт экспериментальной социологии; Алетейя, 2002.

Кричевец А.Н. Cogito, Другой и представления о психическом [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2010. – № 5 (13) : [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2010n5-13/377-krichevets13.html - (дата обращения 28.09.2016).

Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию . – Москва: ВШЭ, 2014.

Лекторский В.А. Эпистемология классическая и неклассическая . – Москва: Эдиториал УРСС, 2009.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. – Москва: Смысл, Академия, 2004.

Леонтьев А.А. Основы психолингвистики . – Москва: Смысл, 2005.

Мамардашвили М.К. Опыт физической метафизики . – Москва: Прогресс-Традиция, 2008.

Мертон Р. Социальная теория и социальная структура . – Москва: Хранитель, 2006.

Мотрошилова Н.В. Отечественная философия 50–80-х годов XX века и западная мысль . – Москва: Академический проект, 2012.

Нуркова В.В. История как личный опыт // Историческая психология и социология истории. – 2009. – №1, С.5–27.

Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации / под ред. И.Ф. Девятко, Р.Н. Абрамова, И.В. Катерного. – Москва: Прогресс-традиция, 2015.

Паркер Я. Психоаналитическая культура: психоаналитический дискурс в западном обществе . – Ижевск: ERGO, 2013.

Репина Л.П. Феномен памяти в современном гуманитарном знании // Ученые записки Казанского университета: гуманитарные науки. – 2011. – Т. 153. – № 3.– С. 191–201.

Рубинштейн С.Л. Человек и мир . – Санкт-Петербург: Питер, 2010.

Савельева И.М., Полетаев А.В. Социальные представления о прошлом, или знают ли американцы историю . – Москва: Новое лит. обозрение, 2008.

Сергиенко Е.А. Модель психического и социальное познание [Электронный ресурс] // Психологические исследования. – 2015. – Т. 8, 42: [сайт]. URL: http://psystudy.ru/index.php/num/2015v8n42/1163 - (дата обращения 28.09.2016).

Словарь основных исторических понятий: избр. статьи. В 2-х тт. Т 1. – Москва: Новое лит. обозрение, 2014.

Соколова Е.Т. Клиническая психология утраты Я. – Москва: Смысл, 2015.

Тэрнер В. Символ и ритуал . – Москва: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983.

Уэст Д. Континентальная философия : введение . – Москва: Дело, 2015.

Фуко М. Археология знания . – Санкт-Петербург: Гуманитарная Академия; Университетская Книга, 2004.

Холмогорова А.Б. Природа нарушений социального познания при психической патологии: как примирить «био» и «социо»? // Консультативная психология и психотерапия. – 2014. – № 4 (83). – С. 8–29.

Шматко Н.А. Практические и конструируемые социальные группы: деятельностно-активистский подход // Россия: трансформирующееся общество / под ред. В.А. Ядова. – Москва: Канон-пресс-Ц, 2001. – С. 104–122.

Эткинд А.М. Кривое горе: память о непогребенных . – Москва: Новое лит. обозрение, 2016.

Юханнисон К. История меланхолии . – Москва: Новое лит. обозрение, 2011.

Ядов В.А. Публично объясняюсь в любви к юбиляру // Константа в неопределенном и меняющемся мире: маленькая психологическая серенада к юбилею Г.М. Андреевой / под ред. Ю.П. Зинченко и Т.Д. Марцинковской. – Москва: МГУ, 2009. – С. 9–14.

Fiske, S.T. & Taylor, S.E. Social cognition: from brains to culture . L., Sage.

Goethals, G.R. (2007) A century of social psychology: individuals, ideas and investigations . The Sage handbook of social psychology. L., Sage, 3-23. doi: 10.4135/9781848608221.n1

Greenwood J.D. (2004) The disappearance of the social in American social psychology . NY, Cambridge University Press.

Harré, R. & Moghaddam F. Positioning theory and social representations . The Cambridge handbook of social representations. Cambridge, Cambridge University Press, 224–233.

Hepburn, A. (2003) An introduction to critical social psychology . L, Sage.

Hogg, M.A. & Abrams, D. (1998) Social identifications: a social psychology of intergroup relations and group processes. L., Routledge.

Hogg, M.A. & Vaughan, G.M. (2010) Essentials of social psychology . L., Prentice Hall.

Hollway, W. (2007) Methods and knowledge in social psychology. Social psychology matters. London, Open University Press, 33–64.

Potter, J. & Wetherell, M. (1987) Discourse and social psychology: beyond attitudes and behavior . L., Sage.

Для цитирования статьи:

Хорошилов Д.А. От социального познания – к эпистемологии общества (памяти Г.М. Андреевой). // Национальный психологический журнал. – 2016. – № 3(23). – С. 76-85.

Khoroshilov D.A. (2016). From social cognition to social epistemology (in memory of G.M. Andreeva). National Psychological Journal. 3, 76-85.